Чернышевский Н.Г.

Родился в семье священника. До 12 лет воспитывался и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных (двоюродный брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал известным историком литературы). По собственному признанию, 'сделался библиофагом, пожирателем книг очень рано...' (Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и страница). В 1812-1845 гг. Ч. учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую духовную карьеру (сочинения Ч. хранились в семинарской библиотеке). Изучал многие языки, в т. ч. восточные (под наблюдением профессора Г. С. Саблукова написал 'Обзор топографических названий в Саратовской губернии татарского происхождения'). Однако духовное поприще не влекло Ч., и, не закончив семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение общей словесности философского факультета Петербургского университета, где занимался славянской филологией у профессора И. И. Срезневского (составил 'Опыт словаря из Ипатьевской летописи'); теорией словесности - у профессора А. В. Никитенко (написал диссертацию 'О 'Бригадире' Фонвизина'); всеобщей историей; физикой (долго работал над проектом вечного двигателя) и др. Но академические занятия составляли лишь часть интересов Ч., все более склонявшихся в сторону политики (он пристально следил за революционными событиями в Западной Европе 1848 - 1849 гг.), философских и экономических учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Л. Фейербах и др.) После ареста петрашевцев в 1849 г. он отметил в дневнике, что 'сам никогда бы не усомнился бы вмешаться в. их общество и со временем, конечно вмешался бы' (1, 274). В круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец А. В. Ханыков, И. И. Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого собиралась радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850) были выработаны основы мировоззрения.

Сложившееся в 1850 г. убеждение в необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического мышления: 'Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся угнетения и т. д. - что нужды? мирное, тихое развитие невозможно'. С 1850 г. в дневнике появляются записи свидетельствующие об атеизме. Форму борьбы за улучшение человеческой жизни видел Ч. и в художественной литературе, особенно высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в прозе (рассказ о Лили и Гете, повесть о Жозефине, 'Теория и практика' 'Отрезанный ломоть'). Выйдя из университета кандидатом, Ч., после кратковременной работы репетитором во 2-м кадетском корпусе в Петербурге, служил старшим учителем словесности Саратовской гимназии (1851-1853), где говорим в классе 'такие вещи, которые пахнут каторгой!* (1,418). К этому периоду относится его сближение с сосланным в Саратов историком Н. И. Костомаровым (их объединяло признание огромной роли народа в истории, хотя Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле 1853 г. Ч. женился на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача, предупредив ее о грозящей ему, вследствие его образа мыслей, опасности: '...у нас будет скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать в нем' (1. 418). Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной жизни запечатлены в 'Дневнике моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье.

Впоследствии Ч. посвятил жене романы 'Что делать?' и 'Пролог'. Вернувшись в мае 1863 г. в Петербург, Ч. преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно готовясь к экзаменам на степень магистра и работая над диссертацией 'Эстетические отношения искусства к действительности'. Диспут по представленной еще осенью 1853 г. профессору Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 г. и явился манифестацией материалистических иней в эстетике, вызвав раздражение университетского начальства.

Диссертация была официально утверждена лишь в январе 1859 г.

Параллельно шла журнальная работа, начатая летом 1853 г. рецензиями в журнале 'Отечественные записки', издаваемом А; А. Краевским.

Решающее значение для всей дальнейшей судьбы Ч. имело его знакомство осенью 1853 г. с Н. А. Некрасовым и окончательный выбор - весной 1855 г. - между 'Современником' и 'Отечественными записками' в пользу некрасовского журнала. С того времени Ч., вышедший в отставку, занимался почти исключительно журнальной работой для 'Современника' (в 1858 г. редактировал и 'Военный сборник'). Сотрудничество Ч. в 'Современнике' (1854- 862), где его роль быстро стала ведущей (Некрасов в августе 1856 г., уезжая почти на год 1*а' границу, передал редакторские полномочия 1.), пришлось на период общественного подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы. * революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с 1857 г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала.

Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и писатели либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П. В. Анненков, Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович и др.), уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л. Михайлову, Н. В. Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по преимуществу из разночинцев. В тематике статей журнала возрастала роль политических, экономических вопросов: с июня 1858г. появляется особая рубрика 'Устройство быта помещичьих крестьян', в 1859 г. журнал становится 'литературным и политическим'. направление и тактику 'Современника' не полностью принимали издававшие в Лондоне газету 'Колокол' Герцен и Н. П. Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные иллюзии относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в Лондон объясняться с Герценом по поводу его статьи 'Very dangeruos!!' в 'Колоколе' (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес 'Современника' в связи с ироническим освещением в журнале 'обличительной' литературы (материалы сатирического отдела 'Свисток', статья 'Литературные мелочи прошлого года' Н. А. Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление Герцена в 'Колоколе' (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не были; надежды Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь пореформенной реакцией. С 1854 г. Ч. вел в 'Современнике' отдел критики и библиографии. В конце 1857 г. он передал его Добролюбову.

Встреча и многочасовая беседа Ч. с Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась приглашением Добролюбова в постоянные сотрудники 'Современника' и положила начало дружбе, очень много значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова как соредактора, заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело пережил его раннюю смерть в ноябре 1861 г. 'Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ писал Ч. о Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично опубликовал 'Материалы к биографии Н. А. Добролюбова', подготовил первое собрание его сочинений (Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862). С приходом Добролюбова в 'Современник' Ч. сосредоточился преимущественно на политической (в 1859-1862 гг. он вел ежемесячные политические обозрения), экономической, философской темах. В серии статей, посвященных классовой борьбе во Франции с ее революционными кульминациями 1830 и 1848 г.: 'Кавеньяк' (Современник 1859.-№ 1, 3); 'Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле Х' (1858.- № 8, 9); 'Франция при Людовике Наполеоне' (не пропущено цензурой, 1859); 'Июльская монархия' (1860) и др., Ч., широко привлекая материалы западных историков (Ф. Гизо, Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете интересов 'работников'. Он подчеркивал бесплодность борьбы за политические преобразования, если они не приводят к улучшению материальных условий рабочих, лицемерие либералов ('умеренных республиканцев'), в решительные моменты предающих интересы народа.

Считая общественный строй Западной Европы выше русских феодально-крепостнических порядков, Ч. в то же время отмечал формальный характер свободы западного 'работника' - 'на факте - раба нищеты'. Он подверг критике развиваемый многими буржуазными экономистами принцип невмешательства государства в частное предпринимательство, свободной конкуренции: 'Тюрго' (1858.-№ 9), 'Экономическая деятельность и законодательство' (1859.-№ 2). В противовес 'теории капиталистов' (оправдывающей получение прибыли, в т. ч. земельной ренты, собственниками, не участвующими в производительном труде) Ч. развивает, опираясь на некоторые положения классиков английской политической экономии (А. Смита, Д. Рикардо), 'теорию трудящихся', согласие которой необходимо 'полное соединение качеств собственника и работника в одном и том же лице'. При этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает преимущества крупного производства, объединения работников - 'товарищества' - как формы, наилучшим образом удовлетворяющей потребностям личности; в апелляции к потребностям и ограничении их 'разумными' проявлялся антропологизм, просветительский рационализм Ч. ('Капитал и труд', 1860.-№ 1). Наиболее полно свои экономические воззрения Ч. изложил в примечаниях и переведенным им 'Основаниям политической Экономии' Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8, 11) и в 'Очерках из политической экономии (по Миллю)' (1861.-№ 6-10. 12). Он вскрыл тщетность усилий Милля сочетать интересы капиталистов и рабочих, несостоятельность учения Т. Мальтуса о превосходящем возможности производства росте народонаселения, обосновал проект социалистического общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии ко второму изданию 'Капитала' о книге Милля: 'Это - банкротство 'буржуазной' политической экономии, что мастерски показал уже в своих 'Очерках политической экономии (по Миллю)' великий русский ученый и критик Я. Чернышевский'. (К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве - Т. 1.- С. 524). Применяя разрабатываемую экономическую теорию к специфическим условиям России, Ч. подчеркивал важность сохранения - после отмены крепостного права - крестьянской общины как естественной основы 'товариществ', считал возможным благодаря общине избежать для России мучительной капиталистической ступени развития. ('Критика философских предубеждений против общинного владения'. 1858 - № 12; 'Экономическая деятельность и законодательство'. 1859 - №2; 'Суеверие и права логики', 1859 - №10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как крестьянского, утопического социалиста, отличался в то же время от славянофильского преклонения перед общиной (для Ч. она признак отсталости страны), от антитезы молодой России и старого Запада: 'Запад, далеко опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих сил...' (7, 618). Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих эпох - источник исторического оптимизма Ч. ('Апология сумасшедшего'; не пропущена цензурой, 18611 'О причинах падения Рима'. 1861.-№ 5). Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу, общество, человека получили в его главной философской работе 'Антропологический принцип в философии' (1860.--№ 4-5). Творчески развивая антропологическую теорию Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы, тем самым преодолевая антропологизм и устанавливая иерархию 'эгоизмов': '...общечеловеческий интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгоды отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного' (7, 286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной стороной имеют защиту интересов самого 'многочисленного сословия' - русских крестьян, французских рабочих, 'простолюдинов'. Он 'был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя через препоны и рогатки цензуры идею крестьянской революции, идею борьбы масс за; свержение всех старых властей. 'Крестьянскую реформу' 61-го года, которую либералы сначала подкрашивали, а потом даже прославляли, он назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг. либеральные освободители, как липку' Отношение Ч. к правительственной кампании по крестьянскому вопросу менялось по мере того, как прояснялась суть реформы.

Начиная с 1857 г. Ч. регулярно освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного самоуправления и др. ('О новых условиях сельского быта'., 1858.-№ 2-4; полемика с противниками крестьянской общины, выступавшими в 'Экономическом указателе' И. В. Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики 'Устройство быта помещичьих крестьян' и др.). Убедившись же в грабительском характере готовящейся реформы, Ч. бойкотирует предреформенный ажиотаж; по обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. 'Современник' прямо не отозвался на него. В 'Письмах без адреса', написанных после реформы и адресованных фактически Александру II (опубл. , за границей в 1874 г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический режим в ограблении крестьян, имеющем одно положительное следствие - рост политического самосознания народа: 'Когда люди дойдут до мысли 'ни от кого другого не могу я ждать пользы для своих дел', они непременно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться за ведение своих дел'. Рассчитывая на крестьянскую революцию, круг 'Современника' во главе с Ч. в 1861 г. прибегал к нелегальным формам борьбы. Ч. написал революционную прокламацию 'Барским крестьянам от их доброжелателей поклон'. Вместе с воззванием 'К молодому поколению' Шелгунова (при возможном участии Михайлова), 'Русским солдатам от их доброжелателей поклон и 'Русским солдатам' Шелгунова прокламация Ч. была осуществлением плана обращения к различным слоям населения. По воспоминаниям членов 'Земли и воли' (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был причастен к этой подпольной организации, созданной с целью руководства крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании 'временно-обязанного состояния крестьян', т. е. их работы на помещиков). В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел крестьян в с.

Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие Петербургского университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III отделения все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание 'Современника' и 'Русского слова'. 7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на квартире (жена с двумя сыновьями гостила в Саратове). Поводом для ареста послужило перехваченное на границе письмо Герцена и Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором предлагалось издавать 'Современник' в Лондоне или в Женеве. В тот же день Ч. стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где пробыл до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на Мытнинской прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам каторжной работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири; Александр II сократил срок каторги до 7 лет.

Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень долго из-за отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в делах Михайлова и арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д. Костомаровым (участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые бумаги. В вину Ч. вменялись, помимо написания 'Барским крестьянам...', также его подцензурные статьи в 'Современнике'; Ч. и его друзья тщетно боролись с полным отсутствием законности. В крепости Ч. обратился к художественному творчеству. Здесь, с 14 декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман 'Что делать? Из рассказов о новых людях'. За ним последовали оставшиеся незаконченными повесть 'Алферьев' (1863) и роман 'Повести в повести' (1863), 'Мелкие рассказы' (1864). Увидел свет - по недосмотру цензуры - лишь роман 'Что делать?' (Современник. - 1863.-ЛГо 3-5). 20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где он находился сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и скорой смерти Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме Александровского завода. По официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г. приезжала на несколько дней О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге составляли политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.), впоследствии вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных произведений, в особенности сожалевшие о пропаже отосланного в Петербург Пыпину романа 'Старина', вобравшего в себя обширный автобиографический материал. Его продолжением был 'Пролог. Роман из начала шестидесятых годов' (написан в 1867- 1870 гг.; первая часть - 'Пролог пролога' - опубл. в Лондоне в 1877 г.; в России роман был издан полностью в 1906 г.). Сохранились также пьесы 'Драма без развязки', 'Мастерица - варить кашу', повесть 'История одной девушки', рассказы 'Кормило кормчему', 'Знамение на кровле' и др.; почти все они были задуманы как части неосуществленных полностью больших циклов.

Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом поселке, где тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным климатом. Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами и местным якутским населением; переписка была затруднена, а часто специально задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной болезни Некрасова и успел передать ему - в письме к Пыпину - слова любви и прощания (15, 86-88). Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное (из созданного в Вилюйске сохранились две части романа 'Отблески сияния'). Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований 'Народной воли' Ч. было разрешено переселиться в Астрахань.

Резкая перемена климата очень повредила его здоровью. Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла, вдохновляя на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей участи, в частности, летом 1875 г. отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти. 'А что касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г., - я сам не умею разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который повергнул тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что было так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других, - об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их' (14, 504). По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были затруднительны.

Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых книг ('Энергия в природе' В. Карпентера, многотомная 'Всеобщая история' Г. Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании. Все же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы: 'Характер человеческого знания' (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под псевдонимом Андреев), 'Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь' (Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист). Вместе с написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию 'Эстетических отношений...' (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы Ч. заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма ('иллюзионизма'), характерного для многих философов и естественников тех лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал 'Гимн Деве неба' (Русская мысль. - 1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть 'Вечера у княгини Старобельской'. Получив спасенные Антоновичем после ареста Ч. 'Материалы к биографии Н. А. Добролюбова', готовил их к изданию и успел опубликовать первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том вышел в 1890 г., после смерти Ч. При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него замыслы - в частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на Воскресенском кладбище в Саратове. В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике, литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы его собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, 'любовь к которым требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность' есть служение определенному направлению нравственных стремлений' (3, 21). Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации 'Эстетические, отношения искусства к действительности' (Спб. , 1855). а также в авторецензии (Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них в особенности важна статья 'О поэзии.

Сочинение Аристотеля' // Отечественные записки. - 1854.- № 9). знаменовала перелом в истории эстетики, разрыв с ее, идеалистической традицией.

Концепции искусства как создания идеала в эстетике Г. В. Ф. Гегеля (и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в диссертации) Ч. противопоставил материалистическую формулу прекрасного: 'прекрасное есть жизнь', 'прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни...' (2, 10). Объективным критерием прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета над другими в данном роде (при существенной оговорке, что не все роды прекрасны). В субъективном же критерии прекрасного - 'наших понятиях' - Ч. подчеркнул социальную обусловленность эстетических вкусов (разных в крестьянской среде и у аристократии), отказывая многим из них в истинности (напр. романтическому 'увлечению бледною, болезненною красотою' - 2, 11). Так антропологическая, фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется указанием на социальную почву эстетического идеала.

Считая, что потребности (не болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя его границы до 'общеинтересного в жизни' (2, 82). и о его задачах.

Первая из них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной эстетике) (Платон, Аристотель), полагавшей сущность искусства в подражании человеческой жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими о подражании природе в искусстве: 'подражание природе чуждо истинному поэту, главный предмет которого - человек' (2, 278). Однако воспроизведение жизни, хотя и требует активности художника - 'способности отличать существенные черты от несущественных' (2, 80), составляет лишь формальное начало искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и вынесение приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в литературе ('поэзии'), которая 'представляет полнейшую возможность выразить определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное' (2, 86). В содержании искусства - 'учебника жизни' - подчеркивается общее с наукой и нравственной деятельностью человека.

Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий.

Блестяще показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав в то же время художников к овладению передовым мировоззрением, Ч. недостаточно связал субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и вынесение приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и ограничил роль фантазии. В результате положение о том, что 'жизнь не думает объяснять нам своих явлений', в то время как 'в произведениях науки и искусства это сделано (2, 87), осталось в значительной мере декларативным, поскольку не была до конца прослежена специфика объяснения жизни на 'языке искусства'. Недооценка Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об идеализации в искусстве, отчасти была полемической издержкой 'апологии действительности сравнительно с фантазиею' (2, 89). Уязвимым было и отрицание закономерности трагического, сведение его к 'ужасному в человеческой жизни' (2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную роль творческой типизации, на службе у которой и состоит фантазия, вымысел. Так в творчестве Пушкина им подчеркнута огромная роль долго обдумываемого плана, предшествующего исполнению: 'Прояснить в своем уме основную мысль романа или драмы, вникнуть в сущность характеров, которые будут ее проявлять своими действиями. сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что 1 важно...' (2, 452). Диссертация Ч., большинству читателей известная по авторецензии, вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и критики (Тургенев, Л. Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в умалении искусства.

Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились расхождения между либералами и демократами присутствовавший на защите диссертации Шелгунов отметил, что 'умственное направление шестидесятых годов в первый раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855 г. на публичном диспуте в Петербургском университете' Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в то же время понималась им как публицистическая деятельность, для которой важны тесная связь с читателем и понимание его интересов: 'Отвлеченные истины могут быть уместны в ученом трактате, но слова публициста должны прежде всего сообразоваться с живыми потребностями известного общества в данную минуту' (5, 648). Такими Ч. считал 'слова' Г. Э. Лессинга, Белинского.

Собственно критике, ее истории и теории, посвящены программные статьи: 'Об искренности в критике' (1854.-№ 7); цикл 'Очерки гоголевского периода русской литературы' (1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл 'Лессинг, его время, его жизнь и деятельность' (1856.-№ 10-12; 1857.- № 1-4, 6). где деятельность немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской общественнолитературной ситуации. В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами искусства Ч. считает (в статье 'Об искренности в критике') важнейшим критерием оценки произведения истинность его общей идеи, 'мысли'. Ее фальшивость оправдывает резкость тона критика, менее всего щадящего признанные авторитеты: '...жар нападения должен быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе влияния, на которые вы нападаете' (2, 257). Поэтому 'превосходная в художественном отношении, но приторная' поэма Гете 'Герман и Доротея' заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая идиллическая поэма какого-нибудь посредственного писаки' (2, 257). С нелицеприятной критикой выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на произведения популярных писателей: 'Роман и повести М. Авдеева' (1854.- № 2), 'Три поры жизни. Роман Евгении Тур' (1854.- № 5), выявляя их подражательность, пустоту содержания, ложный пафос. За 'ошибочное направление' (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого быта - он осудил пьесы 'Не в свои сани не садись' и 'Бедность не порок' А. Н. Островского: 'бедность не порок.

Комедия А. Островского' (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с 'органическим' критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал, что 'ложные по своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и в чисто художественном отношении' (2, 240). Последующая оценка этих пьес Добролюбовым в статье 'Темное царство', в соответствии с принципами 'реальной критики', будет значительно мягче. В 'Очерках...' Ч. охарактеризовал, через их отношение к Гоголю и гоголевскому, до сих пор 'единственному сильному и плодотворному направлению' (3, 6), деятельность ведущих критиков, журналистов 30-40 гг.: Н. А. Полевого. О. И. Сенковского, С. П. Шевырева, круга пушкинского 'Современника', Н. И. Надеждина, Белинского (имя которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой статье цикла). Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики: наличие системы убеждений; забота о распространении своих мнений в публике (чуждая критикам пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение 'говорить о том, что нужно нашей публике в наше время' (3, 225) отличающее Белинского. Как 'образователя' Белинского Ч. выделяет Надеждина, привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: 'От него узнали у нас, что поэзия есть воплощение идеи ; что красота формы состоит в соответствии ее с идеею' (3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля.

Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим 'границы отрицанию' (3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин) было абсолютным. В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг., когда критик преодолевает идущий от гегелевской системы 'квиетизм' и проникается передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - 'гуманность и забота об улучшении человеческой жизни' - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским Гоголя, 'натуральной школы', и полемика с апологетами 'чистого искусства' (а по существу принципа 'эпикуреизма'). Ч. подчеркнул возрастающую публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг. изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах: '...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор 'Онегина', эпизоды подобного рода занимают уже наибольшее число страниц' (3, 275). Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского (предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений и др.), как и интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с мнениями 'эстетической' критики.

Борьба между либералами и демократами в середине 50 гг. нередко формулировалась ее участниками как защита 'пушкинского' или 'гоголевского' направления в литературе, чему способствовали издания сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем.

Наиболее развернутым ответом на 'Очерки...' Ч. со стороны 'эстетической' критики была статья Дружинина 'Критика гоголевского периода и наши к ней отношения' (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин интерпретировался как поэт 'чистого искусства', противопоставляемого 'дидактике'. Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до 'Очерков...' ('Сочинения А. С. Пушкина' // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя ('Сочинения и письма Н. В. Гоголя' // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая, что при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэтахудожника (здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше связано с современной русской действительностью: он 'первый научил нас знать наши недостатки и гнушаться ими' (4, 665). За анализом Ч. трагических заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об одном из духовных учителей Гоголя: 'Сочинения В. Жуковского' // Там же. - 1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и творчеством писателя.

Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при анализе наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода.

Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым в статье 'Темное царство' (1859) принципы 'реальной критики', он высоко оценивает некоторые произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт 'не подготовлено наукой' (4, 571), Ч. находит социальное обличение, вытекающее из самой достоверности изображения ('Очерки из крестьянского быта А. Ф. Писемского'.- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль о стихийности чувства, выразившуюся в повести 'Ася' ('Русский человек на rendez-vous' // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает зависимость характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность) от условий его формирования: 'Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них' (5, 169). Разбор любовного сюжета повести перерастает в суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к 'решительной минуте', под которой имеется в виду прежде всего освобождение крестьян.

Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе 'реального' метода, было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его формы психологизма (изображения 'диалектики души'), находящейся в прямой связи с пафосом писателя - 'чистотой нравственного чувства' ('Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого.

Военные рассказы Л. Н. Толстого'. 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской ориентации.

Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: '...тенденция может быть хороша, а талант слаб...'- 14, 322). К анализу тенденции в особенности располагала лирика.

Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности писать о поэзии соредактора 'Современника', Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе 'Стихотворений' Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ('Поэт и гражданин'. 'Забытая деревня', 'Отрывки из путевых записок графа Гаранского'), что она повлекла за собой цензурное предостережение журналу. Ч. предсказал долгую жизнь поэзии Огарева ('Стихотворения К. Огарева' // Там же. - 11850.- № 9), утверждающей счастье 'жить для других' (3, 565) и напоминающей о Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А. В. Кольцева ('Стихотворения Кольцева') и др. В прозе он приветствует 'Губернские очерки' М. Е. Салтыкова-Щедрина ('Губернские очерки' // Там же. - 1857 - № 6), обнаружившие в авторе более высокий, по сравнению с гоголевским, уровень теоретического обобщения: 'Теперь, например, Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите его рассказы 'Неумелые' и 'Озорники', и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти рассказы' (4, 633). Противопоставленные 'обличительной' кампании, нападающей на отдельные злоупотребления (комедия В. А. Соллогуба 'Чиновник' и др.). 'Губернские очерки' подробно комментируются Ч. для доказательства наивности надежд на силу нравственного примера, якобы способного 'устранить действие закона причинности, по которому нравы народа сообразуются с обстановкою народной жизни' (4. 289). Отрадный симптом 'значительной перемены в обстоятельствах' (7, 884) видит Ч. ('Не начало ли перемены?' - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского, пишущего 'о народе правду без всяких прикрас' (7, 856). По Ч.. в рассказах Успенского преодолевается традиция 'идеализации' народа ('Шинель' Гоголя, Григорович, Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме сострадания. В этом последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется ожидание близящейся народной революции: подчеркивая силу 'рутины', обычая в жизни массы, критик отмечает возможность 'минут одушевления' и ставит сложную проблему руководства стихийным движением.

Литературная критика Ч.- органичная часть его революционной публицистики.

Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в условиях изоляции формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и пробы пера в студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках (1847-1853); кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как художник Ч. более всего связан с традицией философской просветительской прозы (Лессинг, Д. Дидро.

Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же время новатором, в особенности в разработке политической темы. В контексте русской литературы 60 гг. созданный Ч. тип 'разумного эгоиста', просветляющего разумом стихию чувств. противостоит различным формам противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева, Л. Толстого, Ф. М. Достоевского и др. Не свободная от просветительских иллюзий, утверждаемая Ч. концепция гармоничной личности, встающей на путь революционной борьбы без пафоса жертвенности, вырастала прежде всего на почве исторической реальности. Герои Ч. 'были типичны и в своем рационализме и в своем героизме, что обусловило огромный резонанс 'Что делать?' и реализм последующих произведений, имеющих менее счастливую читательскую судьбу. В 'Что делать? Из рассказов о новых людях' Ч. продолжил открытую Тургеневым 'Отцах и детях' тему нового общественного деятеля. в основном из разночинцев, сменившего тип 'лишнего человека'. По отношению к тургеневскому роману произведение Ч. полемично: 'нигилизму' Базарова противостоят позитивные взгляды 'новых людей', его одиночеству и трагической смерти - их сплоченность и стойкость ('Отцы и дети' как необходимый фон восприятия подчеркнуты фамилиями Кирсанова и Лопухова, последняя напоминает о словах Базарова: '...а из меня лопух расти будет...' - Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1981.- Т. 7.- С. 121). Несмотря на 'эзопов язык', используемый в борьбе с цензурой (названия глав, акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрноинтригующее начало, загнанный в глубь повествования сюжет об 'особенном человеке' - революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч. нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность автора-повествователя как интерпретатора событий. Через голову 'проницательного читателя' автор многократно обращается к части публики, способной стать 'новыми людьми', разъясняя ей конкретную программу действий. Это роман художественно-публицистический.

Действительность предстает в 'Что делать?' в трех временных измерениях: прошлое - 'старый порядок', идейно изживший себя, хотя и господствующий; настоящее (деятельность 'новых людей'); будущее (его абрис в духе идей утопического социализма дан в 'Четвертом сне Веры Павловны'). Через все произведение проходит антитеза старых и 'новых людей', поступки которых кажутся странными обывателям (Марье Алексеевне, 'проницательному читателю'); их удивление, непонимание - источник комических ситуаций.

Отношение к представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная (Сторешниковы. Серж) на аллегорическом языке романа - 'фантастическая грязь'; трудовая, в заботах о куске хлеба, вырабатывает 'злые', но дельные характеры (Марья Алексевна) - это 'реальная грязь', из которой 'родится пшеница' ('Второй сон Веры Павловны')- Романтический пафос произведения - в устремленности к социалистическому идеалу, будущему, когда тип 'нового человека' станет 'общею натурою всех людей' (Что делать? - С. 149; далее указываются стр.). Прообразом будущего выступают и личные отношения 'новых людей', разрешающих конфликты на основе гуманной теории 'расчета выгод' (новая мораль оттенена традиционностью сюжетного мотива любовного треугольника: Вера Павловна - Лопухов - Кирсанов), и их трудовая деятельность (организация швейных мастерских, учеба Веры Павловны на врача и др.). Эти подробно освещенные сферы жизни 'новых людей' соотнесены с потаенным, 'эзоповым' сюжетом, главным героем которого выступает профессиональный революционер Рахметов. Но он не одинок: упоминается о 'восьми образцах этой породы', несомненно участие в нелегальной борьбе Лопухова - Бьюмонта после его ухода 'со сцены', мужа 'дамы в трауре' и др. Темы любви, труда, революции органично связаны в романе, герои которого исповедуют 'разумный эгоизм', стимулирующий нравственное развитие личности: 'О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него!' (С. 233). На высшей ступени этой лестницы развития стоит 'особенный человек' Рахметов, сын богатого помещика, ушедший в революцию, 'ригорист', живущий только интересами 'дела'. В ссылке на 'натуру', разную у 'обыкновенных порядочных' и 'особенных' людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг.

Призыв к светлому и прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в романе с осознанием трагической судьбы его 'новых людей': '...еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые' (С.49). Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр., остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в 'Искре' ('Молодая жена! Ты 'Что делать?' взяла?'; 'Нет, положительно, роман 'Что делать?' нехорош!', 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н. Страхова 'Счастливые люди'. (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав жизненную основу и 'напряжение вдохновения' автора, 'органический' критик оспорил рационализм и оптимизм 'новых людей' (скрытого трагизма романа он не увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е. Салтыков-Щедрин ('Наша общественная жизнь' // Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор 'не мог избежать некоторой произвольной регламентации подробностей...' (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с подробным анализом его содержания ('Новый тип' // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1 статья была названа 'Мыслящий пролетариат'). Исключительное место в русской литературе занимает 'Что делать?' по силе воздействия на общественную жизнь: под его влиянием устраивались мастерские, коммуны, в частности 'коммуна' В. А. Слепцова (см.: Чуковский К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги шестидесятых годов. - Л., 1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов повлияли на формирование характера многих деятелей освободительного движения. Роман стимулировал нравственные и художественные искания русских писателей: как последователей Ч. ('Степан Рулев' Н. Ф. Бажин?), 'Андрей Кожухов' С. М. Степняка-Кравчинского, 'На жизнь и смерть' В. В. Верви-Флеровского и др.), так и оспаривающих его взгляды, концепцию личности ('Записки из подполья', 'Преступление и наказание' Достоевского, 'Некуда' Н. С. Лескова, 'Живой труп' Л. Толстого и др.). К 'Что делать?' тематически близки написанные в крепости повесть 'Алферьев', роман 'Повести в повести', цикл 'Мелкие рассказы'. Здесь также противопоставлены 'новые' и старые люди и утверждается странная в глазах обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая мораль.

Однако решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой рассказчиков.

Стремление к 'объективным' способам изображения характерно и для последующих произведений ('История одной девушки', 'Отблески сияния', пьесы и др.), включая 'Пролог. Роман из начала шестидесятых годов'. В 'Прологе' (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая тема непосредственно отражена в сюжете, в особенности в первой части ('Пролог пролога'), где воссоздана на широкой прототипической основе борьба демократов с либералами и консерваторами в связи с начатой в Петербурге предреформенной кампанией (действие происходит в 1857 г.). Вождем демократов выступает журналист Волги', в котором узнаются многие черты самого Ч. Незаконченность второй части ('Из дневника Левицкого за 1857 год'), посвященной в основном жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов) в деревне. не позволяет в полном объеме судить о деятельности этого героя, революционная направленность которой подчеркнута тщательной конспирацией. В изображении 'новых людей' Ч. отходит от принципа группового портрета, используемого в 'Что делать?' (характеристики Лопухова и Кирсанова). Герои существенно расходятся в понимании перспектив общественного развития, спорят по тактическим вопросам (политический реализм и 'апатия' Волгина противостоят нетерпению Девицкого, некоторым либеральным иллюзиям Соколовского и в особенности Нивельзина). Оценивая в конце 60 гг. (в условиях спада крестьянского движения, эволюции либерализма, развития народничества) предреформенную 'весну'. Ч. в гораздо большей степени, чем в 'Что делать?', обнажает трудности, стоящие перед 'мужицкими' демократами в связи с неподготовленностью масс к революции.